Мне часто доставались мужчины, которые не умели выбирать. Вот уже десять минут он стоит с парой футболок – эту или эту?
читать дальшеЯ жду ещё три минуты и говорю – эту. Он промедлил секунду и надел её, вишнёвую. Тут всё просто, надо лишь понять, чего ему хочется на самом деле. Он прикидывает, что зелёная выглядит приличнее, но вишнёвый цвет ему нравится больше, «саньясинский», как он говорит. Вот и выбирал - не между двумя футболками, а между двумя внутренними состояниями: «я одет прилично» и «я одет, как хочу». Первое комфортно, второе свойственно победоносному мачо, которым он хотел бы казаться. Мне тоже нравятся победители, и я выбираю за него то, что он давно уже предпочёл сам. Собственно, он ценил меня именно за это.
Мне не трудно, я вообще люблю принимать решения. Вдруг возникает холод в спине, и пространство вокруг пустеет, как будто ангелы отлетели и оставили меня один на один с богом… с будущим… не знаю, с небом. Конечно, если не о футболках речь, а о чём-нибудь поинтересней. Меня просто хлебом не корми, лишь бы почувствовать этот обрыв со всех сторон, воздух, поднимающийся снизу, свободу, возможность. Мне кажется, я только и живу, когда выбираю.
Поэтому я переезжаю гораздо чаще, чем принято среди приличных людей, чаще ввязываюсь в подозрительные проекты, чаще совершаю глупости, в конце концов. Поэтому в моём компьютере лежит штук пять «разрывных» писем (на первое ы ударение). Впрочем, в последнее время я предпочитаю переживать момент расставания вживую, вместе с партнёром, уж очень это красиво… Свинство, конечно, но момент взаимной боли, когда ты волевым усилием режешь по живому – тонко, остро, мгновенно, - он прекрасен. Страшно? А медленное отгнивание, запах, длительные муки – разве не страшнее?
Я не люблю боль, я лишь точно знаю, как хотела бы умереть.
Почти не помню, как всё у нас начиналось, хотя времени прошло немного. Просто, когда мы встретились, всё рухнуло и продолжало падать ещё долго, поэтому мелкие детали ускользнули, осталось только ощущение необратимости и ветра в лицо. Собственно, слово «падение» в данном случае не означает ничего дурного – я встретила его на слишком большой высоте, где воздух разрежен, холодно и вода закипает негорячей, и потом я всего лишь пыталась вернуться на приемлемый уровень. Туда, где люди живут, не задыхаясь, не покрываясь льдом, где варят суп, в конце концов. Я лишь училась не умирать ежесекундно.
Всякий раз заново я нащупывала ледяные ладони, ворота его тела, и осторожно, кончиками пальцев погружалась внутрь. У нас никогда не получалось просто и быстро, только вот так – приближаясь, подкрадываясь. Я обнимала его медленно, мы соприкасались сначала взглядами, потом дыханием, запахом друг друга, теплом, идущим от наших тел, невидимыми волосками, покрывающими кожу, кожей - слегка, плотнее, ещё плотнее и сквозь неё, мы входили и совпадали в одно и, не останавливаясь, столь же медленно размыкали тела, не утрачивая ни капли наслаждения, мы расставались, никогда не прерывая объятий в мыслях.
Остальное обыкновенно. Говорить, не подбирая слова, но позволяя им рождаться; придумав что-нибудь, точно знать, что он поймёт без объяснения, а если всё-таки не поймёт, то я буду иметь удовольствие, объясняя, увидеть, как на его лице проступает радость - не столько от того, что понял, но что мы опять совпали в тонком ощущении события, слова, чувства; быть взаимно уязвимыми настолько, что самый смысл причинения боли пропадает, разве что кусать себя за пальцы для отрезвления; ходить, просто ходить на большие расстояния, потому что это самое простое, что можно делать вместе; говорить…
Мы оба были достаточно взрослыми, чтобы поддерживать подобную близость, и не называть её по имени.
У меня не было иллюзий на его счёт. Большую часть времени он пребывал в депрессии, был болезненно самолюбив, амбициозен и необоснованно похотлив. Он предпочитал отдыхать среди грубо нарисованного пейзажа, где вместо солнца – розовая таблетка, под ногами зелёная трава и коричневые грибы, а рядышком протекает небольшая река белого порошка, и сам он обозначен условной фигуркой – кружок, овал, четыре палки, обязательно сигарета во рту (рот, стало быть, тоже есть, и нос, и глаза, а вот признаки пола отсутствуют). В остальное время, между депрессией и бед трипами, это было большое, доброе, пугливое, сильное и очень красивое существо - примерно как олень, но лживое, что обуславливалось не столько испорченностью натуры, сколько трусостью.
И всё-таки я, - молча, неназываемо, вопреки здравому смыслу, - я его любила.
С некоторых пор он всё время очень занят, с прошлого четверга мы не виделись. И вот он освободил для меня вечер, и я пришла в гости. Как будто по делу – принесла новый плагин для фотошопа. Позади у него трудный день, и ночью намечалась срочная работа, поэтому я старалась быть всего лишь нежной.
Он лежал поперёк кровати, прикрыв глаза, а я осторожно прикасалась к его лицу, чувствуя, как под пальцами уходит напряжение мышц, разглаживается складка между бровей, веки перестают дрожать и судорожно сжатые челюсти расслабляются, и губы становятся мягкими и приоткрываются так, что можно наконец поцеловать. Ну вот, ну вот. Но я не целую, я спрашиваю:
- Что душа моя, что? Скажи мне.
Он никогда не мог устоять против тихого страстного шепота: «скажи мне, скажи» - слишком стеснялся говорить раньше, и сама возможность, закрыв глаза, рассказать всё, вообще – всё, - возбуждала.
На этот раз он молчал долго, слишком долго, и я испугалась. Обычно, он чувствовал себя дерьмом, когда заказчик снова и снова не принимал картинку. Или очередной галлюциногенный марафон затягивался на неделю. Или не удавался случайный секс. […] В таких случаях он исчезал на несколько дней, работал или просто пытался «побыть один», чтобы вернуть себе ускользающее чувство независимости. А потом, конечно, звонил и ждал меня, скорчившись на кровати, и я приходила – и разворачивала его, как скомканную бумагу, стараясь не повредить, а только разгладить, распрямить складки и заломы.
Но сегодня было что-то другое, и я снова спросила:
- Что-нибудь случилось? Не пугай меня, пожалуйста. Я очень боюсь тебя потерять, безумно. Ты вот молчишь сейчас, а я успела такого напридумывать себе…. Может, у тебя живот болит или ещё что, а у меня уже сердце выскакивает.
Он поднялся, подошёл к шкафу, достал белый пакетик и жестяную, до невозможности стильную банку для сахара. Высыпал на блестящую крышку немного порошка. Выровнял дорожку пластиковой визиткой […] и вдохнул через обычную коктейльную трубочку свою порцию «скорости». Остаток собрал пальцем и втёр в дёсны.
Я ждала. Он прикрыл глаза и прислушался к себе. Потом сказал:
- Вот ведь, фигня какая. Я влюбился.
Я дурочка такая. Самоуверенная дурочка. Наверное, целую минуту ещё надеялась, - он хочет сказать, что любит меня. За те месяцы, пока мы знакомы, он никогда не говорил о любви, потому что это «слишком громкое слово, понимаешь?» Ну и ладно, я не люблю форсировать события: «я хочу тебя, мне плохо без тебя, мне хорошо с тобой» – это почти то же самое, просто он пока не понял. И сейчас я подумала, что он опять подавился признанием и пытается мне вот так по-дурацки сказать - я люблю тебя.
- В кого? - дурак, скажи «в тебя», и всё ещё можно будет исправить.
- Ну, она учится в… - дурак, дурак…
- Она красивая?
- Нет. Не знаю. Не такая, как ты… У меня так впервые. До этого столько раз думал - вроде влюбился… а вроде нет…. А теперь, когда она появилась, точно понял, что всё… - дальше можно не слушать.
Я почувствовала не жар, как обычно от пережитого страха, наоборот, к горлу подбирался холод. И больше не было ничего. Не было стандартного, как соль-перец-горчица, набора из обиды, ревности и горечи. Только мгновенная острая боль и долгая медленная печаль - я отчётливо увидела целый океан печали, даже белый барашек различила на волне.
И я стала медленно-медленно отстраняться.
Потому что очень высоко над ним, над океаном, неслись облака, и было солнце. Просто сию минуту я не видела, но уже чувствовала кожей - и тепло, и ветер. Впервые за три месяца стало легко - я больше не боялась его потерять.
- Я тебя всё-таки потеряла.
- Ты что, бросишь меня из-за этого?
- Сам-то как думаешь? Теперь невозможно.
- Фигня, у нас-то ничего не изменилось!
- Я так хотела твоё сердце, жаль, что не судьба.
- Я не хочу никого терять, ты нужна мне. Я просто не ожидал, не понимаю, как это произошло, уже неделю или дней десять…
А я тем временем оделась, подкрасила лицо (глаза, которые я увидела в зеркале, хотелось бы забыть, или пусть это были бы чужие глаза, какой-нибудь актрисы вроде Вивьен Ли, но не мои, не мои, пожалуйста…) и слила пару файлов со своей флэшки в его компьютер. В конце концов, я же обещала.
Потом он проводил меня к метро, молча и очень быстро. Я некоторое время искала карточку, нашла, коротко поцеловала его куда пришлось (пришлись губы), сказала «счастливо», улыбнулась и прошла через турникет.
Во мне не было капли мужества, как это может показаться. Я сосредоточилась только на том, чтобы контролировать глаза. Стоило отвлечься, и я начинала плохо видеть людей, и не сразу могла понять, отчего. Закончилась очередная короткая счастливая жизнь. Не плакать невозможно, наверное, потребуется целая неделя, чтобы выплакать мой личный океан.
Но я снова там, в разрежённом воздухе, где холодно жить, но не страшно умирать, потому что я всё решила - сама.
-
-
25.09.2009 в 17:13